Форум » Выложи свое творение Слэш » "Облако, озеро, башни", PG, Невилл Лонгботтом, СС, фик-палимпсест :), драма. » Ответить
"Облако, озеро, башни", PG, Невилл Лонгботтом, СС, фик-палимпсест :), драма.
Mijakodori: "Облако, озеро, башни". Автор: Mijakodori (aka Юго-Запад) Жанр: драма, фик-палимпсест. Рейтинг: PG Пейринг: Невилл Лонгботтом, Северус Снейп Размер: думаю, все же осталось в мини. Статус: закончен. Совершенно обнаглела и украла все, что смогла, у всех, у кого смогла. Что я позаимствовала у Роулинг, и так понятно. Кроме того, почти весь фик построен на реминисценциях из текстов В.Набокова: романа «Другие берега», рассказов «Круг» и, разумеется, «Облако, озеро, башня». А еще особо наблюдательные люди могут при желании найти тут одно перефразированное предложение из стихотворения И.Бродского. Дисклеймер: все, что принадлежит гениальным Роулинг, Набокову и Бродскому – их по праву. Все остальное принадлежит тому человеку, которого я каждое утро вижу в зеркало. Критику я приветствую всеми лапами, но оставляю себе одно желание: если кто-то захочет писать рецензию, то пусть это будет человек, хорошо знакомый с творчеством Набокова, чтобы оценить всю задумку.
Ответов - 8
Mijakodori: …Спираль – одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным. (В.Набоков. «Другие берега») …а во-вторых, чтобы снова ощутить атмосферу Хогвартса. Идея съездить в свою школу пришла ему уже давно, но долгое, наверное, слишком долгое время он отодвигал ее в своем сознании, хотя она всегда присутствовала там, как маленькое пятнышко присутствует на выходном костюме, даже если его совсем не видно со стороны. Причиной тому был страх, в рациональности или иррациональности которого совершенно не хотелось разбираться. Однако наступило утро, когда, еще не открывая глаз, он понял: поедет. В этот же день он написал письмо МакГонагалл – и вот уже трясется в таком знакомом купе старенького Хогвартс-экспресса, а за окном проплывают вначале деревни с маленькими белыми и коричневыми домиками с цветами на балконах, потом – луга с овцами и коровами, а потом уже – просто пустые холмы, равнины, леса, и от всего этого возникает почему-то чувство, как будто поезд проезжает не пространство, а само время. После экспресса, как всегда, надо пересаживаться в карету, запряженную фестралами. Эти животные в наступивших сумерках выглядели особенно пугающе. Они стояли неподвижно, как вкопанные, подобно громадным знакам беды, но, скорее, не будущей, а прошедшей. Что ж, верно: они напоминали коней для всадников Апокалипсиса, а ведь Апокалипсис уже произошел, и это было давно, когда они с друзьями еще учились в школе. Когда карета поднялась по холму вверх, он не сдержался и почти полностью высунулся из окна. От того, что открылось взгляду, почти перехватило дыхание. Этот привычный глазу вид за все прошедшее время не растерял ни унции своего совершенства: спокойная гладь озера, большое палево-серебристое, цвета шкуры единорога, облако, отражающееся в ней целиком и темные силуэты башен замка. Облако, озеро, башни. Такой простой вид, но по невыразимой и неповторимой согласованности его трех главных частей он показался чем-то таким единственным, и родным, и давно обещанным… Но, как всегда, он, вечный неудачник, непроходимый тупица Невилл Лонгботтом, совершил ошибку. Мало того, что он приехал не весной и не зимой, а ведь Хогвартс всегда ассоциировался у него или с теплыми майскими днями, когда в открытые окна классов доносился запах нагретой солнцем травы, или с зимой, когда на зачарованном потолке Большого Зала уже во время ужина горели первые звезды, а в камине в гостиной слегка потрескивали в огне дрова. Он приехал в конце августа, причем необычно холодного и хмурого. Мало того, он еще и приехал, не подумав, что в замке в это время нет ни одного ученика. От всего этого сбылось то, чего он и боялся: бережно сохраненная в лабиринтах и закоулках памяти школа и то странное место, в которое он приехал после стольких лет, не совпали друг с другом, очарованное соединение не состоялось, и это пугало так, как если бы человек и его отражение в зеркале разминулись. Когда он доехал до стен Хогвартса, уже было совсем темно. Тяжелую скрипящую дверь открыла ему Минерва МакГонагалл, и, шагнув в полутемный коридор, скудно освещенный факелами, он резко вздрогнул: надо же, время не жалеет никого, даже могущественных колдуний. Однако на ее увядшем лице все так же живо и ярко горели глаза за стеклами квадратных очков, и он подумал, что в кресле директора Хогвартса снова находится пожилой, но все еще проницательный и активный человек. - Здравствуйте, мистер Лонгботтом. Рады вас видеть снова в Хогвартсе, - и ее искренняя улыбка смягчает официальное обращение. *** Все следующее утро он прогулял по коридорам и комнатам Хогвартса, стараясь поймать ускользающее от него чувство возвращения в прошлое. Стены замка были покрыты пылью и паутиной, отчего напоминали почему-то покрывшееся морщинами лицо МакГонагалл, тишина, царящая в преддверии начала учебного года, была непривычной и тягостной. Коридоры были пусты, к своему разочарованию, он даже не встретил ни Пивза, ни привидений. Видимо, они тоже копили свои силы к сентябрю. Остро пахло древностью, затхлостью, старыми камнями и книгами, и он поймал себя на мысли, что не может вспомнить, было ли так и во времена его детства или нет. Скорей всего, воздух был такой же, просто они этого не замечали. Но если немного прищурить глаза, если закрыть уши, чтобы не слышать этой тишины…Тогда на секунду, на мгновение можно представить себя в том Хогвартсе, можно - вернуться. И увидеть, как Гарри проскальзывает по коридору в своем Плаще-невидимке - взгляд памяти зорче обычных глаз – или как Драко с парочкой приятелей-дуболомов идет по направлению к каменной горгулье. Если зайти в пустой класс Трансфигурации, который сейчас слабо освещен прохладным прозрачным светом, пробивающимся сквозь облака, можно чуть прикрыть веки, и представится: последняя лекция перед экзаменом, весь Гриффиндор, жмурясь от солнца, скрипит перьями у себя в конспектах. Зеркало в углу класса насыщено июньским днем. Лиственная тень играет по белой стене. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углу потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет. Запомни – сказал он сам себе, - и это тоже должно быть в твоей новой книге. Он вспомнил почти по-невежливому удивленный тон Филиаса Флитвика: - Кто бы мог подумать, мистер Лонгботтом, что вы станете писателем! Писателем… Нет, пока, хоть его первая книга разошлась небывалыми тиражами, он не считал себя писателем. В конце концов, тиражи – заслуга вовсе не его, а рекламщиков. В первой книге он, кажется, только и делал, что объяснялся, объяснялся, объяснялся, объяснялся… Объяснял в сотый и стотысячный раз, как могло получится, что именно он, недотепа Невилл Лонгботтом, победил Того-Кого-Нельзя-Называть… Объяснял, что это произошло по совершеннейшей случайности, заклинанием, которое всплыло в голове только от дикого страха… Объяснял, что дело вовсе не в нем, а в том, что Предсказание – кто бы мог подумать – касалось именно его, а не Гарри. Нет, Гарри было предназначено быть тем, кем он был: настоящим героем, человеком, способным собрать вокруг себя людей, затеять какую-нибудь сумасшедшую авантюру, увлечь всех за собой и победить…Только убить Вольдеморта было предназначено не ему. Вот так почему-то решила судьба, перед тем как зевнуть и отправиться на честно заработанный долгий отдых в тихие, мирные времена. Когда он впервые получил в руки экземпляр отпечатанной книги, он бросил ее в камин. «Бездарность», - прошептал он сам себе. Но это было не то, слишком слабо, слишком неуверенно. Тогда, как всегда в подобные моменты, перед глазами замаячило лицо профессора Алхимии и знакомый, наполненный презрением голос отрывисто произнес: «Бездарность, Лонгботтом. Вы абсолютно бездарный писатель, что меня совершенно не удивляет». Но, несмотря на это самобичевание, в самом укромном уголке сознания он хранил четкую и непреложную уверенность в том, что он может это делать. Что единственное, что может ему удаться в этой жизни хорошо – это составить слова так, чтобы они заиграли, запенились и запузырились, как маггловское шампанское и чтобы они также радовали душу, как оно. Поэтому он и думал о второй книге. Она должна была быть вовсе не такой, хоть и посвященной тем же годам. Он хотел теперь рассказать не о себе, нет, хватит о себе, на самом деле он всегда знал, что не заслуживает такого внимания. Вторая книга должна была вместить всё: всё о них, учениках Хогвартса времен Второй Войны, о молодости, и нахальстве, и смелости, и грусти, и страхе. На этот раз он хотел рассказать о Гарри, в первую очередь о Гарри, и о Роне, и о Гермионе Грэйнджер, и о Луне Лавгуд, и – тут как будто феникс когтит грудную клетку изнутри и поет свою печальную песню прямо внутри его горла - Мерлин, конечно, и о Дамблдоре, наверное, больше всего, почти в каждом слове – о Дамблдоре…В книге должно быть все: победный взгляд Гермионы, упрямое лицо Гарри, когда он задумывал очередную авантюру, прямая спина Минервы МакГонагалл и даже то желтовато-бледное лицо с резко-очерченным профилем. Будущая книга представлялась ему котлом, в котором уже закипела и булькает вода, и теперь именно ему, вечному неудачнику Невиллу Лонгботтому, нужно бросить туда щепотку того, травинку другого, частичку третьего, ничего не забыть, ни с чем не переборщить, а потом мешать, мешать, мешать, чтобы получилось великолепное зелье, чудесное зелье, которое сможет и околдовать, и очаровать, и потрясти, и воодушевить…Книга была еще непочатой, как бутылка огневиски, и манила начать, как эта бутылка манит алкоголика. Но он знал, что еще нужно ждать, что воде еще нужно кипеть, и здесь снова помогал этот способ: представить хмурое, болезненно-бледное лицо с тонкими губами, которые произносят: «Острожнее, Лонгботтом, еще осторожнее. Медленнее, дементор вас возьми, намного медленнее». *** В коридорах гуляли сквозняки, а в Большом Зале, куда он спустился на обед, было уже в полной мере холодно. Камин не мог согреть огромный зал, а заклятие, согревающее воздух, для наложения которого требовались время и довольно большая трата энергии, видимо, вообще каждый волшебник использовал только в своей спальне. За одним из длинных, из темного дерева столов, сидели преподаватели. Он подумал, что эти несколько человек, сгрудившиеся на краю такого большого пустого стола, среди огромной пустой комнаты, выглядят, как потерянные. Правда, когда он сел, запах и вид блюд заставил на время не думать больше не о чем – он обнаружил, что нешуточно голоден. Преподавали в Хогвартсе, в основном, все те, кого он знал со времени своей учебы. Конечно, вместо погибших взяли новых людей. Например, уход за магическими животными теперь преподавала короткостриженная пожилая женщина, чью фамилию, хоть ее представляли ему вчера, он не запомнил. Кроме того, он очень удивился, увидев за столом смуглую, узколицую Парвати Патил, которую еле узнал, и бледную, очень взрослую Чоу Чанг. Утолив первый голод, он снова попробовал вернуться сквозь время, представив Большой зал таким, каким он отпечатался навсегда в его памяти. То ли до, то ли после рождественских каникул. Во всяком случае, пахнет еще и корицей, и рождественской елкой, и свечным воском, и имбирем…Зал освещен тысячью летающих свечей. Все столы заполнены, все, чьи рты не набиты едой, говорят, болтают, шепчутся. И от этого, если закрыть глаза, приходит чувство, как будто ты находишься в центре огромного улья, где гудят пчелы и полным-полно золотистого солнечного меда. Когда он вернулся к действительности, тишина, царящая за обедом, показалась почти неестественной. Как будто все присутствующие настолько долго живут рядом друг с другом, что все возможное уже сказано. Хотя, скорее, это была скорее типичная учительская болезнь – когда так много говоришь на лекциях, начинаешь ценить минуты, когда можно просто помолчать. Только иногда кто-нибудь похвалит какое-нибудь блюдо или попросит что-нибудь передать. Он сам перекинулся несколькими словами с Чоу, узнал, что она теперь преподает ЗОТИ. Но полноценного разговора не получилось, так как она, извинившись, вскоре встала из-за стола. Было заметно, что она заметно прихрамывает. Он увидев взгляд, который бросила на нее смуглолицая индианка, и понял, что между этими двумя уставшими женщинами что-то есть, и что за этим столом у каждого, наверное, есть своя тайна, которая навсегда отгораживает от всех присутствующих. Отрезая в задумчивости кусочек от бифштекса, он неожиданно громко звякает ножиком о тарелку. Звук гулко разносится по полупустому помещению, и все сидящие за столом неосознанно поворачивают голову к его источнику. Мучительно покраснев – он все еще не отвык от привычки смущаться, если на него смотрят больше двух человек – он, чтобы нарушить неловкую тишину, выпаливает то, что долго вертелось у него в голове: - А где же профессор Снейп? – И, усмехнувшись, добавляет: - Он теперь не снисходит до общей трапезы? Вопреки ожиданиям, тишина не рассеивается. Она сгущается и начинает казаться нитями, растянутыми в воздухе, паутиной, наброшенной огромным пауком. Наконец, Минерва МакГонагалл отвечает за всех ровным, хорошо поставленным голосом: - К сожалению, он сейчас не в том состоянии, чтобы подниматься в Зал. У него…некоторое ухудшение. И, видя его непонимающее выражение лица, Поппи Помфри восклицает: - Вы не в курсе? - Нет… - Профессор Снейп серьезно болен. - Что с ним? – спрашивает он растерянно. - Заболевание нервно-психического характера. Это случилось вскоре после последнего боя. Вы знаете, какую жизнь он вел в последние годы…Видимо, нервная система не выдержала. Теперь болезнь, видимо, перешла в хроническую стадию. Да, да, до него, конечно, доходили слухи, что Снейп болен. Правда, они были противоречивы: одни говорили, что он болен физически, другие - что душевно. Несколько раз ему говорили, что он умер. Он поверил… Но только в первый раз, конечно. Он хорошо помнил чувство, пронзившее его, когда он в первый раз услышал, что профессор Снейп мертв. Он хорошо помнил те несколько – так показалось – минут, когда он почти не мог дышать, пытаясь хоть как-то приглушить чувство острого изумления и внезапной пустоты. - И…как профессор сейчас себя чувствует? На этот раз продолжает своим сдержанным голосом директриса: - У него некоторые проблемы с памятью, а также восприятием окружающего мира. Ему требуется постоянный уход, поэтому он остался в Хогвартсе, хотя, конечно, преподавать он теперь не может. Если хотите, вы можете навестить его. Мадам Помфри скоро понесет ему обед. - Да… да, разумеется, - он не очень уверенно кивает. Он вспомнил, как однажды, только лишь однажды, заходил в личную комнату профессора Снейпа. Это было еще на первом курсе, тогда он умудрился совершить нечто из ряда вон выходящее – память тут уже не могла дать точного ответа, что именно - может быть, даже взорвал котел. Только помнил, что, когда профессор хотел назначить ему отработку, в класс залетела сова, принесла алхимику какую-то записку, и тот, нахмурившись еще сильнее, чем был, только бросил: «Зайдете ко мне в комнату после ужина», - и резким шагом вышел из класса. И вот, дрожа почти до стука зубов, тем же вечером он постучал в закрытую массивную дверь. Далекий голос отрывисто пригласил войти. Он миновал небольшую прихожую и попал в просторный кабинет. Сумерки опередили его; в кабинете не было света, кроме пышущего огня в большом камине, около которого сидела темная фигура. Он подошел со словами «Я пришел, професс…» - и вступил в чайные принадлежности, стоявшие на ковре около низкого кресла Снейпа. С недовольным кряком тот наклонился с сиденья и зачерпнул с ковра в небрезгливую горсть, а затем шлепнул обратно в чайник черное месиво чайных листьев. Что ж, этого и следовало ожидать. В очередной раз случилась одна из предопределенных с самого начала студенческого цикла его жизни неприятностей, неудач и неуклюжестей. В дальнейшем их количество только нарастало в геометрической прогрессии… После этого разговора обед быстро подошел к концу, все доели свои порции и вежливо попрощавшись, разошлись. И вот они уже спускаются в подземелья Слизерина, где бывший декан – его мысль успешно избегает слова «доживает» - проводит свои дни. Поппи Помфри говорит своим тонким голосом без умолку. Вот кто ничуть не изменился, разве что кудряшки стали седыми. - Колдомедики говорят, что он не вряд ли восстановится. Конечно, надежда всегда есть, и, вы же понимаете, мы все надеемся…Хоть на некоторое улучшение. Но пока – увы… -Так плохо? -Боюсь, хуже, чем вы предполагаете, мистер Лонгботтом. Я не думаю, что он вас узнает. Мадам Помфри с подносом зашла первой, без стука открыв массивную, темного дерева дверь. Он шагнул следом, задержавшись у дверного косяка. Вначале ему показалось, что в комнате, вновь освещенной лишь пламенем камина, никого нет. Только когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что в кресле, вполоборота повернутом к камину, виднеется какая-то фигура. Сутулая, расслабленно занимающее все кресло, она казалась бесформенной. - Северус, я принесла вам обед. Очень вкусный, вы должны поесть, - говорит мягким голосом колдосестра. Он пристально вглядывается в темную фигуру, точнее, в ту ее часть, которая ему видна из-за спины мадам Помфри, ожидая увидеть какую-то ответную реакцию. Но человек в кресле не двигается с места. Проходит около минуты, доверху наполненной тишиной, пока, наконец, не раздается: - Вы кто? Что вы тут делаете? Мадам Помфри что-то долго отвечала, слишком тихо, чтобы можно было расслышать. Наконец он услышал неуверенный ответ фигуры в кресле: - Обед? Я не буду есть…Унесите. Вы можете меня отравить…Тут все хотят меня отравить, а мой шкаф с противоядиями куда-то убрали… Это был старый голос, в котором нет следа ни безжалостности, ни глубины, ни… одним словом, ничего от прежнего Мастера Зелий; старый, потрескавшийся и плоский, как давно не штукатуренная стена. Мадам Помфри опять что-то тихо сказала, и старый голос уступил: - Хорошо. Только это не рыба? Я не люблю рыбу. Ну, хорошо… Эта сцена вновь вызвала к жизни две пугающие тени его сознания: мама с остекленевшими глазами, спрашивающая, кто он такой, и отец с ниточкой слюны, бегущей изо рта. Он всегда боялся этого: сумасшедших, беспамятных, с пустым, незаполненным взглядом. И он отступил, он бежал – от этого старого, больного, безжизненного голоса. От этой темной фигуры, сгорбившейся в кресле…Он не смог. Он испугался, он не сумел бы этого выдержать. Куда уж ему до привычного медсестринского сочувствия мадам Помфри. Он больше не пойдет туда. Это нехорошо, что он краем глаза подсмотрел эту сцену. Он полагал, что людям, даже старым и больным, даже таким, как их профессор зельеделия, нужно оставлять право на достоинство. Особенно, наверное, это касалось этого человека. Почему-то ему казалось, что профессор Снейп – тот, настоящий, временно запертый внутри этой безвольной оболочки с растрескавшимся голосом – пришел бы в дикую ярость, узнай, что Лонгботтом увидел его таким. Знал ли он тогда, почему один из его учеников постоянно роняет все из рук в его присутствии? Может быть, о чем-то и догадывался, трудно ведь подумать, что такой умный и проницательный человек может не догадаться? Однако вида никогда не подавал, и было неясно, за что он постоянно обрушивается на него: действительно за несообразительность или же за неподобающие мечтания. Он помнил, как всегда будто бы немел, глох и полностью отупевал в присутствии профессора зельеделия. И мог только смотреть, смотреть, смотреть на то резкие, то замедленно-плавные движения алхимика, полные своеобразной угловатой грации. Вены на его руках были точь-в-точь как излучины и извивы рек, то ли Тибра и Ефрата, то ли Вислы и Одера, а может, и вообще каких-то неизвестных, не нанесенных на карты, скрытых в южных, далеких и манящих широтах. Как бы он хотел быть тем путешественником, который исследует их, дойдет до их устья, хоть, может быть, никогда не найдет дороги обратно и сгинет бесследно. Извиваясь ночью на простыне, он повторял всем телом, как безумное зеркало, его очертания, он взбивал подушку мычанием, отдаленно напоминающим его имя. Ох, что бы было, если бы бабушка узнала об этих его ночных мечтах!… Начиная со второго курса, он даже полюбил болеть. В больничном крыле царили запахи, подобные тем, которые приносил на своей мантии мастер зелий из своего кабинета. Кроме того, несмотря на то, что профессор относился к Поппи Помфри и ее умениям с нескрываемым презрением, а может, как раз вследствие этого, он иногда составлял самые сложные лекарственные зелья для нее. Было приятно думать, что одно из этих горьких или пряных снадобий могло быть сварено его руками. *** Вещи уже были уложены. Он спросил себя, не забыл ли чего-нибудь. Он еще раз убедился, что все аккуратно сложено и упаковано, хотя прекрасно знал, что вещи тут не причем. Ненастный день сузился до бледно-желтой полоски на сером западе, когда, решив успокоить перед отъездом муторное, неприятное чувство незавершенности у себя внутри, он направился через знакомый двор, где в тумане проходили призраки в черных мантиях. Дойдя до озера, он постоял там, глубоко вдыхая влажный, наполненный маленьким капельками тумана воздух. Потом решительно вернулся в замок, спустился по знакомой лестнице. Постучавшись и, как и ожидал, не получив ответа, толкнул незапертую тяжелую знакомую дверь. - Не знаю, помните ли вы меня, - начал он, идя через кабинет к тому месту, где зельевар сидел у камина. - Кто же вы? – произнес тот, медленно поворачиваясь в своем низком кресле. – Я как будто не совсем… И тут, с отвратительным треском и хрустом, он вступил в поднос с чайной посудой, стоявшей на ковре у кресла. - Да, конечно, - сказал Снейп, - конечно, я вас помню. *** Однажды утром, через много-много дней, он открывает глаза. Потянувшись, задевает плечо другого человека и улыбается. Этот человек, лежащий рядом, - о, он такой угловатый, и твердый, и колюче-острый – снаружи. И такой мягкий внутри: он так долго жил, что будто бы устлан изнутри сновидениями о запахах и звуках прошлого. И жил без него… Досадная неуклюжесть, неудача и нелепость, которую, слава Мерлину, еще не поздно оказалось исправить. Он еще раз потягивается, с облегчением думая, что хоть на этот раз не ошибся, приехав в Хогвартс для того, чтобы, во-первых, увидеть профессора Северуса Снейпа.
VodaVozduh: Уважаемый автор, если хотите, чтобы на Ваш фанфик была написана рецензия, оставляйте заявку критикам.
Mijakodori: Эээ...Я так напугала вас своим требованием "знания Набокова"? Но это же просьба только к рецензентам, а не к просто читателям. очень бы хотелось получить хоть какие-нибудь отзывы. Неужели фик достоин только молчания? :)
Cran: А вы во многих темах высказываете свое мнение? Так ото ж. А насчет фика… Забавно. Мне еще не попадались рассказы, где б скрещивали Снейпа с Лонгботтомом. Так что, познавательно. Правильно сделали, что ввели мысли Невилла о его книге (или книгах). Хоть чуть-чуть, но видно, что персонажи живут.
Mijakodori: Стараюсь высказывать, если фик хоть чем-то "зацепил". Просто знаю, как мы, бедные авторы, нервничаем, выкладывая текст на "суд зрителей". :) Спасибо за ваши слова!
Cran: Видать, я совсем паршивый аффтар. Потому как не нервничаю. Мне бы наоборот… чего-то более критичного услышать. Потому как пытаюсь сломать свой стиль и научиться более плавному. Только вокруг… одни пофигисты и добряки. Хотя… в последнее время, тоже… ловлю себя на том, что пытаюсь выудить у авторов что-то положительное. Отрицательное стараюсь не писать. Только если попросят. А так…
Mijakodori: Cran Оо! Так это я просто вас еще не читала! :)) Может, почитаю и покритикую. А то я как пишу рецензию, так обязательно очень критичную. Карма такая, наверное. :) Но это, конечно, все на уровне шутки, потому что ваших текстов я еще не читала. Может, вы слишком критичны к себе и там все действительно безупречно.
Cran: Mijakodori Безупречных текстов, наверно, и нет. Тем более у меня. Свою хромающую грамматику и орфографию – я и так в лицо знаю. Здесь уже мало, что могу изменить. А вот понадобилось мне над стилем поработать… Он у меня слишком жесткий и рваный. А если пытаюсь писать мягче, то получается тяжело и занудно. Тут если таланта нет – то туго приходится. Здесь, в принципе, мне разрешили разместить только Бету. С кроссовером я уже по личной наглости. Уж больно хотелось понять, почему он у меня не получился. Я вам ссылку кину в приват. Эт мой второй кросс. В выходные он таки был закончен. Там же есть другие фики. Будет желание – почитайте. Хотя врядли вас что-то «зацепит». Я о чувствах не пишу. Мне ситуации смешные нравятся.
полная версия страницы